В июне мы наблюдали необычную концентрацию антиэкстремистского законотворчества, основная цель которого угадывается без всякого сомнения – это противодействие распространению радикального политического ислама, или, как принято выражаться в официальном языке, «нетрадиционного ислама».
Нельзя сказать, что эта угроза мало обсуждалась раньше. Никак нельзя сказать, что группы, относимые к этому самому «нетрадиционному исламу», не подвергались самым разным формам давления ранее. Но, очевидно, возобладала точка зрения, что давление необходимо усилить. Другое дело, что всем, кто сколько-нибудь интересуется этой темой, ясно, что никакого простого способа изжить непривычные формы мусульманской активности нет. И это равно относится ко всем таким формам – от реально опасных группировок, связанных с терроризмом, до вполне мирных групп, чьи религиозные взгляды в какой-то степени отличаются от привычных в том или ином регионе или просто неприятных тому или иному религиозному или светскому начальству. Среда реального мусульманского активизма слишком многочисленна и сложно устроена, чтобы ею было легко манипулировать, тем более – репрессивными методами.
Надо сказать, что некоторые наиболее одиозные проекты такого манипулирования все же отклоняются на уровне федеральной власти. Например, попытка провести на федеральном уровне аналог антиконституционного закона Татарстана, согласно которому региональные власти имеют право устанавливать требования к образованию священнослужителей, все же провалилась, и соответствующий федеральный закон был подписан президентом 8 июня без экзотических норм.
Прямо касается «экстремистских» сюжетов и многократно обсужденный уже закон о криминализации «оскорбления чувств верующих», принятый Думой 11 июня, пусть и в смягченной версии, и вступивший в силу 1 июля. Очевидно, что радикально настроенные верующие не реже радикально настроенных неверующих способны задеть чьи-то религиозные чувства. И они же, радикально настроенные верующие, будут, конечно, основным источником заявлений с требованиями кого-то по новым нормам судить.
21 июня Дума приняла во втором и третьем чтениях еще один антиэкстремистский закон. Ключевая его норма – не давать организациям и людям, причастным ранее к «экстремистской деятельности», становиться учредителями религиозных организаций. Можно было бы счесть такую норму вполне разумной, если отвлечься от того, что у нас могут и вполне невинных людей осудить как «экстремистов», и одним из ярчайших является как раз пример из сферы «нетрадиционного ислама» – преследование мусульман, изучающих и распространяющих книги турецкого богослова Саида Нурси.
Но принятый законопроект и сам по себе имеет весьма странную особенность: там говорится не просто «учредитель», а «учредитель (член, участник)». Между тем в большинстве религиозных организаций в России, включая православные и мусульманские, нет фиксированного членства, и закон этого не требует (и слава богу). Надо ли так понимать, что духовные объединения, практикующие фиксированное членство, оказываются объектом дискриминации? И зачем это делается? Еще удивительнее понятие «участник» – кто это? Невольно закрадывается подозрение, что таковым может считаться любой, в христианских терминах, прихожанин, а то и «захожанин». Нет-нет, ему самому ничего не будет, но вот к приходу можно выдвинуть претензии. Например, посещает некую мечеть некий ранее осужденный член «Хизб ут-Тахрир» – вот и повод всерьез поговорить с имамом.
Уже 1 июля правительство России дополнило этот законопроект еще одним, согласно которому бывшие члены организаций, запрещенных как экстремистские, никогда не смогут быть учредителями общественных или религиозных организаций. Можно понять смысл такого поражения в правах для лидеров этих организаций, но для рядовых членов… Мало того, что этим наказываются люди, лично не совершившие никакого правонарушения, но снова создается неопределенная норма: ведь обычно у таких организаций нет фиксированного членства.
Подобные законопроекты подрывают всякую правовую определенность в сфере отношений общины и верующих и создает очевидный механизм неформального давления на общины. Это можно счесть эффективным приемом манипулирования, но можно ли от него ожидать позитивных результатов? К чему, кроме дополнительной радикализации, может привести давление на общину из-за одного или даже десятка подозрительных верующих?
И наконец, в субботу, 22 июня, видимо, ради годовщины начала Великой Отечественной войны правительство России внесло в Думу еще один законопроект – об усилении санкций по четырем антиэкстремистским статьям, наиболее серьезно – по ст. 282-1 (участие в экстремистском сообществе) и ст. 282-2 (продолжение деятельности запрещенной за экстремизм организации). Первая из них применяется очень редко и чаще всего к неонацистским бандам, а вторая – гораздо чаще, и основным объектом являются реальные или предполагаемые члены запрещенных организаций, относимых к «нетрадиционному исламу». Выступая 18 июня на президентском Совете по правам человека, министр юстиции дал понять, что основная цель подготовленного его ведомством законопроекта – превентивное давление на радикальных исламистов, чтобы не дать подняться новой волне религиозно мотивированного терроризма. Такое целеполагание вполне можно понять, но вот разумны ли избранные средства?
Многие из запретов организаций сами по себе по крайней мере спорные, а то и явно неправомерные, так что можно говорить о том, что некоторые политические и религиозные группы будут подвергаться еще большему неправомерному давлению. Это вряд ли может способствовать их искоренению, если речь не о маленьких группках. Но точно можно предсказать, что это будет способствовать радикализации в мусульманской среде.
Сам министр говорил на том же заседании, что повышать верхние пределы сроков лишения свободы – неправильно. Однако для этих статей счел возможным сделать исключение, так как государство должно показать приоритетность задачи борьбы с «религиозным экстремизмом», должно послать обществу внятный сигнал об этом. Непонятно только, неужели у государства нет других способов посылать обществу сигналы?
В конце концов повышение таких санкций, как штрафы и исправительные работы, также предусмотренные законопроектом, гораздо адекватнее поставленной задаче, да и самим этим преступлениям.
Легче поверить объяснению, изложенному в пояснительной записке к законопроекту: перевод ряда деяний в категорию преступлений средней тяжести облегчит по ряду параметров работу следствия. Но все-таки вряд ли удобства следствия важнее, чем внесение изменений в Уголовный кодекс вразрез с общей уголовной политикой и прямое провоцирование заметной части активных российских мусульман.
Итак, налицо резкая активизация репрессивного подхода к «нетрадиционному исламу». Чем она обусловлена, трудно однозначно ответить. Кто-то ссылается на распространение салафизма, чреватого, и это трудно отрицать, возникновением новых радикальных политических и даже террористических групп, кто-то на то, что этнически окрашенные коллизии на Северном Кавказе и в примыкающих регионах влекут «экспорт» северокавказского радикального политического ислама в эти самые регионы, кто-то еще на какие-то процессы, которые можно и нужно обсуждать, вычленяя фактическую основу из мощного потока идеологизированных интерпретаций.
Но почему-то кажется более вероятным другое объяснение. Начавшееся в прошлом году беспорядочное репрессивное законотворчество не могло в конце концов не затронуть и обсуждаемую болезненную сферу. Предложений что-нибудь ужесточить в сфере «противодействия экстремизму» всегда было хоть отбавляй, а теперь любым предложениям по ужесточению законодательства почти невозможно противостоять. И вот мы видим результаты, пока промежуточные. Настоящие результаты мы увидим, когда обсуждаемые законы начнут применяться.
