Я только что вернулся со слушаний двух административных дел в Новосибирске. Одно было возбуждено против директора местного театра оперы и балета Бориса Михайловича Мездрина, другое – против молодого и, на мой взгляд, очень талантливого режиссера Тимофея Кулябина. Речь в делах шла о постановке оперы Рихарда Вагнера «Тангейзер», которая вызвала возмущение местных ревнителей православия и подвигла митрополита Новосибирского и Бердского Тихона на обращение в прокуратуру. В результате суд не обнаружил в этих делах состава преступления, и оба они были закрыты. Мне довелось выступить в суде в качестве свидетеля защиты и наблюдать там очень интересные правовые, эстетические и религиозные коллизии. Своими анализом произошедшего я и поделюсь с читателями «Совы». В Новосибирске «оскорбленные верующие» проиграли, но у нас, в отличие от Великобритании, право не прецедентное. И подобные дела в других российских городах (а исключить их появления, увы, нельзя) могут закончиться не столь благополучно для российского искусства.

Спектакль Тимофея Кулябина «Тангейзер» проецирует поднятые Вагнером проблемы в наше время. Такой подход не является чем-то необычным. Многие режиссеры, как западные, так и отечественные успешно им пользуются. Достаточно назвать постановку «Тристана и Изольды» Дмитрием Черняковым или того же «Тангейзера» Себастьяна Баумгартена. Кстати, Черняков, который ставит сейчас в Берлине другую оперу Вагнера «Парсифаль», высказал недоумение и негодование в связи с событиями в Новосибирске. И он далеко не одинок, аналогичные чувства выразили и крупнейшие деятели культуры и искусства не только в России, но и за рубежом.

Как известно, одна из тем вагнеровского произведения – богоборческий вызов Тангейзера, предательство им высокой любви ради плотских утех, его осуждение папой римским и жертвенная любовь Елизаветы, которая спасает душу певца. Эти темы подхвачены Тимофеем Кулябиным и перенесены в день сегодняшний. Из миннезингера Тангейзер становится кинорежиссером, который снимает фильм о «потаенных годах» Иисуса Христа. По его версии, тот проводит это время в гроте Венеры, но затем разрывает сети плотской любви и устремляется в мир, где совершает свой крестный подвиг. Фильм вызывает скандал на международном фестивале, режиссера изгоняют из профессии, и он теряет рассудок. Его мать Елизавета в отчаянии. Таким образом богоборческий жест героя заканчивается его профессиональным и личным фиаско.

Итак, новосибирский режиссер поставил перед собой задачу показать непростые отношения, которые возникают в наше время между религией и искусством. И обратился для этого к многочисленным христианским символам. Использование христианской символики светским искусством, как известно, началось не сегодня. Ею пронизана значительная часть искусства Нового времени. Представить себе живопись, литературу, театр, а позднее и кинематограф без христианских символов и образов просто-напросто невозможно. Но будучи извлеченными из религиозного контекста, они утрачивали свой сакральный смысл и наполнялись новым художественным содержанием. Скажем, Христос в «Легенде о великом инквизиторе», которую рассказывает Иван Карамазов в романе Достоевского, – это вовсе не тот Христос, которого почитает сам автор, будучи глубоко верующим человеком. Это литературный персонаж, возникший в воображении Достоевского. С его помощью он решал свои художественные и философские задачи. Более того, Достоевский сделал фигуру Христа продуктом воображения своего героя – Ивана Карамазова. Таким образом возникло двойное отстранение – история, рассказанная внутри истории, вымысел, действующий внутри вымысла. Я не собираюсь сравнивать русского классика с молодым режиссером, но тот воспользовался ровно тем же художественным приемом. Фильм «Грот Венеры», который снимает его герой режиссер Тангейзер, является творческим вымыслом последнего, в то время как сам он является плодом воображения режиссера Кулябина. Поэтому образ Иисуса Христа на сцене Новосибирского театра оперы и балета не только не имел ничего общего с Христом евангельским, он был дважды извлечен из религиозного контекста. Это был художественный вымысел «двойной дистилляции».

Отдельного разговора заслуживает символ креста, который появился на сцене в новосибирской постановке «Тангейзера». Он может послужить прекрасной иллюстрацией того, как христианский символ вышел за пределы христианства и вошел в арсенал светской культуры. В самом деле, не будем же мы усматривать религиозный смысл в строчке Пастернака «любить иных тяжелый крест, но ты прекрасна без извилин», обращенных к возлюбленной. Выражение «быть распятым» получило смысл «пострадать за свои убеждения» практически во всех европейских языках. И ровно этот смысл имел в виду режиссер Кулябин, когда его герой, раскинув руки, забывается на кушетке в горячечном бреду после того, как он подвергся обструкции профессионального сообщества. Происходит это на фоне большого креста, который является частью декорации. Таким образом Кулябин материализовал метафору – режиссер Тангейзер страдает за свои убеждения. Но эта метафора имеет не больше отношения к религии, чем приведенная выше строчка из стихотворения Пастернака. Более того, метафора креста давно уже вышла за рамки европейской культуры и приобрела всемирное звучание. Выражение «he was crucified for his views» (он был распят, то есть жестко раскритикован за свои взгляды) мне не раз приходилось слышать и от индуистов, и от буддистов, и даже от мусульман и иудеев, которые относятся к символу креста не лучшим образом.

Возникает закономерный вопрос: могут ли абсолютно вымышленные образы, не имеющие ничего общего со своим религиозным прототипом, а также символы, утратившие свой религиозный смысл и ставшие универсальными метафорами, задеть религиозные чувства? Увы, как показывают события в Новосибирске, очень даже могут. Но это ни в коей мере не является виной режиссера. Причиной такой гипертрофированной ранимости явилось, на мой взгляд, крайнее религиозное и эстетическое невежество обиженных. Начну с первого. Для глубоко верующего человека объект его веры является абсолютной и безусловной реальностью, которой он предан умом и сердцем. Он почитает эту Высшую реальность, вознося ей молитвы. Напротив, продукт вымысла не может обладать для истинно верующего такой же онтологической безусловностью, как объект веры. Умение различать видимость и истинность является залогом трезвой веры. Если верующий не обладает таким умением, он становится объектом многочисленных искушений и соблазнов. Задача пастырей – научить свою паству, как не стать их жертвой. И суметь отличить художественный вымысел от сакральных образов. В этом случае религиозные чувства только окрепнут и не будут отвлекаться на всякие посторонние вещи. А для оценки художественных произведений верующие будут опираться на свои эстетические чувства, понимая, что один из главных атрибутов искусства – его условность – никак не способна повлиять на безусловность их веры.

Однако в случае с новосибирским Тангейзером эстетическое невежество оскорбившихся верующих зашло еще дальше. Ведь, подавая в суд на режиссера и директора театра, они обвинили их в том, что те оскорбили их веру, тогда как если ее что и «оскорбило», так это произведение, созданное вымышленным персонажем – режиссером Тангейзером, к которому и сам его создатель Тимофей Кулябин относится далеко не однозначно. То есть они совершили самую грубую из всех возможных эстетических ошибок – отождествили автора с его персонажем. Помнится, не делать этого учат еще на уроках литературы в средней школе. В самом деле, как мы можем адекватно оценивать художественное произведение, если мы считаем, что за грехи героя впрямую ответствен сам автор. Скажем, что кощунство Ставрогина – это грех самого Достоевского. Но именно это и случилось с новосибирскими противниками «Тангейзера». Они отождествляют придуманного героя оперы с режиссером Кулябиным, более того, с директором театра Мездричем. Ситуация, прямо скажем, абсурдная. Однако эстетическое образование – это уже задача культуры. И здесь открываются широкие перспективы для того, чтобы от конфронтации между религией и культурой перейти к их плодотворному диалогу.

Работа Тимофея Кулябина, на мой взгляд, и явилась важным шагом в этом направлении. Режиссеру удалось создать трагический образ талантливого художника, который в погоне за шедевром бросает вызов не только житейским условностям, но и религиозным догматам. Художественные аллюзии и образы, которыми воспользовался Кулябин, воссоздали широкую картину непростых отношений между религией и искусством в современном мире. Фильм Тангейзера «Грот Венеры» вызывает в памяти фильм «Последнее искушение Христа» Мартина Скорсезе, снятый по мотивам романа Никоса Казандзакиса, в свое время вызвавший протесты верующих. Там тоже шла речь о плотском искушении Христа, которое он в конце концов преодолел. Постер к фильму «Грот Венеры» напоминает постер к фильму Милоша Формана «Народ против Ларри Флинта», также вызвавший неоднозначную реакцию публики. Общепризнано, что это фильмы талантливые (и Скорсезе, и Форман – классики современного кинематографа), но спорные. Кулябин творчески заимствует из них легко считываемые образы.  Но вовсе не для того, чтобы оскорбить религиозные чувства зрителей, а для того, чтобы поместить своего героя в узнаваемый культурный контекст. И фигура Христа, и скандальный постер служат вполне понятным художественным задачам. Они вызывают негодование у других сценических персонажей (эпизод на кинофестивале). Зритель волен разделить это негодование или, напротив, не согласиться с ним. Но это не более чем художественный прием, не имеющий отношения к религии и полностью принадлежащий культуре. Вместе с тем подобное художественное высказывание способно придать импульс диалогу между религией и искусством, в котором так нуждается наше общество. Верующим оно поможет осознать условность искусства, которое вовсе не покушается на их веру и не может ее оскорбить. А неверующим – задуматься о религиозных ценностях и о той роли, которую они могут играть в жизни людей.

Новосибирская постановка Кулябина и реакция на нее части местных верующих во главе с митрополитом поднимает и еще одну проблему, выходящую за рамки постановки оперы как таковой. Речь идет о том, как у нас в стране сосуществуют две безусловных ценности: свобода вероисповедания и свобода слова. Согласно Конституции РФ, они призваны уравновешивать друг друга, неслучайно о них говорится в соседних статьях. С одной стороны, верующие свободны в выражении своих религиозных убеждений (ст. 28), с другой, граждане свободны в выражении своих мыслей и взглядов (ст. 29). Однако ситуация в Новосибирске могла легко нарушить это хрупкое равновесие в пользу истцов, нарушив право граждан на свободное выражение взглядов. В данном случае – право художника на свободу творчества. К большому счастью, этого не произошло. Суд принял справедливое решение, которое открывает дверь для нормального диалога между искусством и религией и, надеюсь, будет способствовать укреплению гражданского согласия в обществе.