В начале июля 2016 года СМИ сообщили, что Патриаршая комиссия по вопросам семьи выступила против введения уголовной ответственности за домашнее насилие. Говоря проще, обнаружилось, что РПЦ устами профильной комиссии одобряет «разумное и любовное использование физических наказаний» по отношению к детям. Вполне предсказуемые аргументы комиссии состояли из ссылок на Священное писание и Священное предание. На случай, если у кого-то оставались сомнения о позиции комиссии, спустя несколько дней ее глава - известный московский священник Дмитрий Смирнов - дал в интервью Lenta.ru подробные рекомендации о том, как именно, по его мнению, нужно наказывать детей - плетеным ремнем, в определенном возрасте, только мальчиков и так далее.
По случайности эти выступления лишь на несколько дней опередили массовый сетевой флешмоб «Я не боюсь сказать», в ходе которого женщины делились опытом пережитого ими насилия, домогательств и унижений. Две дискуссии - о насилии в отношении детей и насилии в отношении женщин, - плавно перетекли одна в другую, наглядно демонстрируя, что это один из самых острых и важных вопросов современного российского общества.
Комментируя споры такого рода сложно удержаться от оценочных суждений. Но все же есть смысл не только подумать о том, можно ли бить людей (детей, женщин, мужчин), но и задаться вопросом, почему вообще эта дискуссия все еще жива в современном российском (в том числе, и в православном обществе).
Представляется, что дело не в глубоком почтении к тексту Священного писания. В конечном счете, даже самому консервативному священнику РПЦ не придет в голову отстаивать запрет одеваться в одежду из разных тканей (Лев 19:19) или требование побивать непослушного сына камнями (Втор 21:18-21). Однако, если мы рассмотрим те же заявления в контексте идей консервативного крыла Церкви, они сразу обретут ясный смысл. На протяжении многих лет ювенальная юстиция остается одной из ключевых “страшилок” православной среды - наравне с антихристовым ИНН, непонятыми ЛГБТ, новомодным ГМО и немного устаревшим масонским заговором. Как и в случае ИНН и ГМО, реальное представление о том, что представляет из себя ювенальная юстиция и на каких психологических или юридических основаниях зиждятся ее принципы, в среде консерваторов фактически отсутствует. Страшной аббревиатурой “ЮЮ” обозначается воображаемое право государства отобрать ребенка у родителей за любую мелочь и в особенности за вековые традиции семейного воспитания. Несложно предположить, что все эти фобии объединяются одним и тем же - футуршоком, ужасом, который люди переживают при столкновении с принципиально новыми феноменами и идеями.
Дело не в том, что служители Церкви - принципиальные приверженцы насилия. Конечно, они могут одобрять или игнорировать рукоприкладство мужей и отцов - и такие авторы, как прот. Дмитрий Смирнов или иеромонах Иов (Гумеров) не раз это делали. Но все же приверженность к физическим наказаниям детей или домашнему насилию против женщин представляется мне связанной не столько с религиозностью (как говорят сами православные консерваторы) или садизмом (в чем их упрекают оппоненты), сколько с иррациональным, но банальным страхом нового: новых технологий (вроде ГМО или смартфонов), но в еще большей степени - новых социальных концепций (вроде отказа от домашнего насилия или признания прав ЛГБТ, которое столь же бурно обсуждалось в православных СМИ еще неделей раньше).
Привычный мир религиозного консерватора разрушается на наших глазах. Составляющая важную часть православной традиции патриархальность и маскулинность, еще недавно казавшиеся единственно возможной социальной нормой, подвергаются мощной критике. Формируются стороны общественной дискуссии, каждая из которых твердо стоит на своих позициях. Было бы заманчиво описать границу между ними как эйдельмановскую границу “непоротого поколения”, противостоящего “поротому”, как границу между телевизором и интернетом, о которой часто говорят наши политологи, как границу женского и мужского или даже “просвещенного и отсталого” - в духе социальной критики XIX века. Но ясно, что в действительности ни один из этих ярлыков не описывает происходящего. Те, кого пороли в детстве, сегодня в равной степени могут оказаться сторонниками телесных наказаний (“Нас пороли и мы будем”) и их противниками (“Я пережил это и не желаю другим”). Опытный интернет-пользователь, завсегдатай оппозиционных кружков Фейсбука, с той же легкостью может начать клеймить женщин, признающихся в пережитом насилии, что и поддерживающий власти телезритель; что пугает еще больше - в этом клеймлении подчас принимают участие и сами женщины. Никакие степени и ученые звания не гарантируют простого понимания того, что один человек не должен поднимать руку на другого.
Разумеется, не служит описанием этой границы и религиозная идентичность: в то время, как одни православные могут со знанием дела рассуждать о “витамине Р” (то есть розгах и ремне), поминая притчи и апостола Павла, другие используют ссылки на тот же Священный текст для апологии ненасилия, прощения и равенства полов. Проблема, о которой мы говорим сейчас, шире церковной ограды и сводится, как мне кажется, в одному вопросу, ставшему в современном мире актуальным для любой группы - религиозной или нет. Вопросу о том, готовы ли мы увидеть в Другом равного. Это новая и потому страшная идея. Она покушается на традиционное устройство семьи, в которой жена и ребенок оказываются равными мужу и отцу; на государство, в котором гражданин хочет контролировать депутата; Церковь, в которой прихожанин начинает задавать вопросы епископу. Это страшная идея, потому что она заставляет учиться разговаривать там, где раньше можно было взяться за плетеный ремень - и обнаруживает, что за ремнем никогда не стояло логических аргументов. Страшная и новая для всех: для жертвы, который страшно говорить о пережитом, для палача, которого заставляют снять маску, в конечном счете, почти для любого, побывавшего в жизни и жертвой, и палачом.
Но самое страшное в ней то, что она уже никуда не денется, а значит, мы еще много раз прочитаем заявления комиссий, отстаивающих порку, и насмешки над жертвами в социальных сетях. Только крича и паясничая можно избавиться от страха перед самим собой, и, думается, что документы патриархии, что издевательства в социальных сетях нужны их авторам не столько для доказательства своей правоты, сколько для того, чтоб спастись от этого страха.
