Разговоры о создании диссертационного совета по теологии велись довольно давно, где-то с начала 2000-х годов, когда стали активно предприниматься попытки ввести в школе что-то вроде Закона Божия, так что это старая история, связанная с идеей возрождения православия. Это была целая серия проектов, которые подразумевали, что возвращение к элементам религиозного общества то ли спасет Россию, то ли выведет ее на какие-то новые рельсы. В общем, идея спасения ельцинского режима через его православизацию. Все это выглядит довольно анахронично.
Если честно, я не очень понимаю, кто бенефициар этого начинания. Можно предположить, что выпускники духовных школ, которые начинают получать светские степени и аккредитации. Те выпускники, которые, очевидно, или не хотят работать в церкви, или не могут найти там работу. Второй вариант — люди, которые хотят заниматься богословием, но не принадлежат к церковным учебным заведениям, и им такой диссовет дает возможность легализовать свои устремления. То есть тут просматриваются две проблемы: проблема статуса и проблема выхода из системы. Теологи, обретающиеся в светском пространстве, хотят быть такими же кандидатами и докторами наук, как биологи и физики, скажем. Статус церковных учебных заведений у нас довольно низкий, это замкнутая в себе система, по сути субкультурная, и люди хотят иметь какой-то приличный вид. Нужно, однако, заметить, что светская вузовская теология, все эти бакалавриаты и магистратуры, не получила широкого распространения, не очень-то идут абитуриенты на эти направления. В Москве есть Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, в Санкт-Петербурге — Русская христианская гуманитарная академия — а что еще? Пожалуй, кроме этих двух учебных заведений, ничего и не назовешь, я, по крайней мере, других не вижу.
Кроме того, мы, как всегда, идем в противоположную сторону от мировых трендов. В Европе и Америке теология первоначально была частью университетского куррикулума, а потом ее оттуда выводили. Моя академическая деятельность во многом связана не только с МГУ и Высшей школой экономики, но и с Принстонским университетом. Принстон был одним из первых университетов, в котором теологию вывели за пределы университета — создали теологическую семинарию. У нас вообще очень несовременная система присуждения степеней, при которой существует ВАК, штампующий эти степени. Мы видим, что с этим связана масса проблем — «Диссернет» нам теперь регулярно об этом рассказывает. Хотя и у нас, в самом начале правления Дмитрия Медведева, делались попытки реформировать систему: провозгласили, что ВАК будет упразднен и будут созданы научные советы при университетах, которые станут присваивать степени. Для внешнего мира степень определенного учебного заведения является строчкой в рейтинге: если у тебя степень МГУ и ты претендуешь на какое-то рабочее место, а вместе с тобой претендует человек со степенью университета города Васюки, то твоя степень котируется выше, чем его. А если известно, что в его университете степень дают за деньги, то она не будет котироваться вообще никак. У нас же есть замшелая централизованная структура ВАК, которой можно приказать — давайте завтра организуйте совет по озеленению Луны, и будет совет по озеленению Луны.
Вообще если говорить с точки зрения конструкции нашей культуры, то теология, или богословие, не занимает в ней того места, которое она занимает на Западе. У нас по сути нет традиции богословия. На Западе теология оформляла переход религиозного дискурса из сферы проповеди в сферу интеллектуальной рефлексии. Это началось с периода поздней античности и окончательно закрепилось в Средневековье. А у нас, по сути говоря, религиозное так и не вышло за пределы проповеди. В духовных семинариях и академиях были попытки следовать западному курсу, но это было немножко вымученно и не сложилось в серьезный тренд. У нас есть история религии, история патристики, но назвать это теологией в полном смысле слова нельзя.
У теологии, как правило, апологетические или полемические задачи, на которые отвечают методами философии. Она решает не научные задачи — это не исследование, где есть гипотеза и выводы, — а гораздо более узкие: опровергнуть аргументы какого-то еретика или доказать в полемике с кем-то какое-то богословское положение. То есть задачи религиозные, а не научные. Есть еще одна проблема — проблема субъекта и объекта. Скажем, в биологии, для того чтобы изучать живые организмы, нужно иметь некую абсолютную точку, эволюционное учение или клеточную теорию, которая дает вам возможность абстрагироваться от уровня рассуждений живого организма и его задач. Для того же существует наука религиоведение, которая абстрагируется от религиозных задач, чтобы рассуждать о религиозных феноменах. Религиоведение не ставит задачи изучать религиозный мир изнутри, оно ставит задачу сделать из него объект и изучать.
А теология формулирует религиозные задачи как задачи внутренние, и решает их как внутренние. Поэтому, строго говоря, естественное ее место в церковных учебных заведениях. На Западе сейчас бывает, что какая-то церковь, англиканская, или пресвитерианская, или католическая, ставит в своих учебных заведениях религиоведческие задачи, или ставит задачи теологические, но при этом пользуется языком религиоведения, — тогда религиоведение перетекает в теологию и наоборот. Здесь главный вопрос в том, для чего это делается, кто заказчик: церкви это нужно — на своем поле, пожалуйста. Но у нас некоторые религиозные деятели говорят: отмените религиоведение, потому что это атеизм, а вместо него сделаем теологию. Кое-кто называет это обскурантизмом или клерикализацией, но, на мой взгляд, это неправильные слова — это просто подмена, при которой светское пространство пытаются втиснуть в узкие рамки церковных задач. Это не работало, и работать не будет.
